Человеконенавистничество кажется свежим решением в эпоху постправды и селф-хелпа. На самом деле это уютное мировоззрение существует с древних времен. Из нашего материала вы узнаете, как складывались отношения мизантропов с обществом и христианским Богом, могут ли они сделать мир лучше и какие политики опаснее: ненавидящие людей или желающие им только добра, сообщает портал Сенсационные Новости со ссылкой на knife.media.
Кто такой мизантроп? В словаре Ушакова это слово имеет три значения:
— человеконенавистник,
— нелюдим,
— тот, кто страдает мизантропией.
В первом из них внимание акцентируется на эмоциональной составляющей этого понятия — нужно искренне ненавидеть отдельных представителей вида Homo sapiens и всё человечество. Во втором подчеркивается маргинальное положение мизантропа — на периферии общества, вдали от людей. А в третьем содержится намек на то, что это состояние, сходное с болезнью, которой можно «страдать».
Мизантропия кажется очень современным типом мышления, особенно если вы еще продолжаете читать новости, но все три трактовки, зафиксированные в толковом словаре, сложились уже в античные времена.
Мизантропия по Лукиану — созидательная сила
Первого в истории мизантропа звали Тимон, и родом он был из Афин. Этот несомненно важный для европейской культуры персонаж появляется во многих произведениях не только античной письменности, но и литературы Нового и Новейшего времени.
Один из самых ранних текстов, в которых возникает фигура афинского человеконенавистника, — диалог Лукиана Самосатского «Тимон, или Мизантроп». Сюжет, положенный в основу этого произведения, широко известен.
Богач Тимон щедро одаривает своих друзей, убежденный в их искренности и преданности, а раздав все сокровища, обнаруживает, что льстецы, жадные до наживы, покинули его. Разочарованный предательством вероломных товарищей, Тимон начинает ненавидеть род людской и отправляется в добровольное изгнание.
В поисках кореньев для пропитания бывший вельможа обнаруживает клад, посланный ему Зевсом, и декларирует новую жизненную установку:
«Пусть будет у меня имя — приятнейшее из всех — Мизантроп — Человеконенавистник, а отличительными чертами поведения — мрачность, суровость, грубость, злость и нелюдимость».
Такое умонастроение Тимона сюжетно оправдано, и несправедливое отношение людей к нему вызывает сочувствие даже в сонме богов. Этот непримиримый человеконенавистник намерен направить свою злобу в разрушительное русло:
«Если я увижу погибающего в огне и умоляющего потушить пожар, смолой и маслом буду тушить. <…> Это он получил бы по заслугам».
Но интерпретировать диалог можно и в символическом ключе. В «Тимоне» Лукиана показана целая анфилада человеческих пороков, и месть мизантропа роду людскому происходит в двух планах — реальном и аллегорическом.
Литературный прием, используемый автором, известен современному читателю по басням: физическая расправа над предателями символизирует избавление, очищение человечества от зависти, лести, жадности и других низменных проявлений нашей натуры и дарит надежду на перерождение.
Так раскрывается созидательный потенциал, казалось бы, разрушительного явления. Мизантропия дает импульс к личной трансформации: ненавидя людские пороки, легче от них избавиться.
О конструктивной составляющей этого явления рассуждает автор книги «Чудовище: наброски философии бегства от человечества» Ульрих Хорстман, немецкий профессор, специалист по английской литературе. Он воспринимает мизантропию как определенный тип мышления:
«Вылазки в запретные, не подлежащие толерированию, закрытые участки сознания, — говорит Хорстман в одном интервью, — не вызывали бы осуждения, если бы не те, кто прагматизирует ситуацию, воспринимает ее как императив, призыв к действию».
Он отмечает «профилактический» эффект мизантропического образа мыслей, который может стать своеобразным предупреждением и заставить человека отказаться от деструктивных поступков.
Деструктивный потенциал мизантропии по Шекспиру
Разрушительное начало мизантропии показано, пожалуй, в самой известной обработке сюжета о человеконенавистнике — в пьесе Уильяма Шекспира «Тимон Афинский»:
Я мизантроп, людей я ненавижу.
Вот будь ты псом, я мог бы хоть немного
Тебя любить.
Даже когда бывший вельможа вновь обретает состояние, ненависть Тимона к людям не ослабевает.
Если протагонист Лукиана Самосатского ограничивается лишь размышлениями о злой людской природе и желании причинить вред себе подобным, то герой Шекспира активно содействует уничтожению человечества: он дает деньги Алкивиаду, чтобы тот стер с лица земли Афины, и подкупает куртизанку, подговаривая ее заражать всех сифилисом.
Такова и классическая супергероика нашего времени — типичный злодей, например Пингвин, противник Бэтмена, несомненно, продолжает эту традицию.
Ненависть мизантропа к самому себе
Восприятие мизантропа как нелюдима, избегающего человеческого общества, представлено уже в диалоге Лукиана:
«Пусть Тимон один богатеет… пусть будет сам себе сосед и смежник, отбросив от себя других людей».
Социальная изоляция — удел мизантропа, и даже собственными похоронами он будет заниматься сам. Этот мотив появляется и у Шекспира:
Я ненавижу этот лживый мир!
Итак, Тимон, готовь себе могилу,
Ты ляжешь там, где будет разлетаться
О камень гробовой морская пена.
Однако в пьесе английского драматурга он существенно усложняется: шекспировский Тимон — самоубийца. Причиной его добровольного ухода из жизни становится ненависть к самому себе:
Тимон себя и всех себе подобных
Возненавидел! Гибни род людской!
Об этой деструктивной черте человеконенавистничества, направленного на самого мизантропа, говорит и Ульрих Хорстман: «Если я презираю род людской, то должен отдавать себе отчет в том, что и сам к нему принадлежу».
Подтверждением слов исследователя можно считать реплику Апеманта — своеобразного двойника Тимона из шекспировской пьесы:
Ты сам себя отверг,
Еще когда ты был самим собою.
Мизантроп как маргинал
Отказ от идентификации с человечеством — и от себя самого — делает мизантропа маргиналом.
Профессор философии, преподаватель Берлинского университета имени Гумбольдта Михаэль Пауэн определяет таких людей как фриков, одиночек, которые не чувствуют себя принадлежащими к обществу, но лишь используют социум, чтобы от него отгородиться.
Этому можно найти по крайней мере два объяснения. С одной стороны, сама позиция мизантропа заставляет установить дистанцию между ним и теми, кто приносит ему страдание.
С другой, на периферию жизни человеконенавистников, наученных горьким опытом взаимодействия с людьми, выталкивает их сознательный отказ от участия в игре, которую на протяжении тысячелетий ведет большинство мыслителей — носителей оптимистического мировосприятия.
Мизантропы в наивно стремящемся к счастью обществе становятся аутсайдерами. Пессимистически настроенные мыслители, оспаривающие утверждение «бытие прекрасно», — маргинализированная группа.
В книге «Пессимизм. История философии и метафизика от Ницше до Шпенглера» Михаэль Пауэн утверждает, что восходящая к Лейбницу установка «мы живем в лучшем из возможных миров» превращается в легитимированную ложь, ведь в этом случае индивидуальное страдание неизбежно обесценивается и игнорируется.
Сама ситуация, когда от нас ждут любви к людям и добродетели, а оптимистический взгляд на вещи и вера в прогресс должны удовлетворять и успокаивать, может стать триггером для человеконенавистнических импульсов.
С подобными раздражителями мы постоянно сталкиваемся в повседневности: социальные сети создают иллюзию тотального счастья и благоденствия, которые сулит нам общество потребления. Созерцание культивируемых удовольствий зачастую приводит к депрессии и человеконенавистничеству — у одних не получается соответствовать негласным стандартам успешности, другие просто не желают участвовать в сеансе коллективного гипноза.
Платон: ненависть к людям — психологическая проблема
Тенденция к стигматизированию мизантропии намечается еще в диалоге «Федон» Платона. Философ, знакомый с античными трагедиями, анализирует историю Тимона с поразительной психологической точностью:
«Ненависть к людям проникает в нашу душу тогда, когда мы слишком кому-нибудь доверяем без достаточных оснований и… спустя некоторое время находим его злым и вероломным, и точно также потом — другого. Если бы это испытал кто-нибудь много раз… такой человек… обманувшись, кончил бы тем, что возненавидел бы всех людей вообще…»
Но отдельные частные случаи не дают нам права заключить, что природа человека дурна и порочна. Потому мизантроп у Платона предстает ограниченным, чересчур наивным при выборе друзей:
«Не постыдно ли это… и не очевидно ли, что такой человек входит в общение с людьми, не обладая пониманием того, что относится к делам человеческим… что число людей вполне хороших или дурных, — то и другое невелико, а люди, занимающие середину между одними и другими, — многочисленны».
Обобщения, сделанные на основе негативного опыта, действительно страшный грех в философии и логике, но психологическая подоплека этой старой, как диалоги Платона, проблемы ясна: травма, полученная в результате сближения с другим, может лечь в основу ненависти к людям.
Цицерон: ненависть к людям — психическое расстройство
Точку зрения Платона, объяснявшего мизантропию не дурной природой человека, а его неспособностью разбираться в людях, развивает Марк Туллий Цицерон в философском трактате «Тускуланские беседы. Книга IV. О страстях». Римский мыслитель патологизирует эту черту, интерпретируя ее как своеобразный психический дефект:
«…болезни возникают от страха — таково женоненавистничество… таково и человеконенавистничество вообще, которое нам известно по Тимону-мизантропу, таково негостеприимство, — все эти болезни души рождаются из некоего страха перед вещами, которые человек ненавидит и которых избегает».
Называя мизантропию «болезнью души», в другом своем произведении, философском трактате «О дружбе (Лелий)», Цицерон утверждает, что только ненормальные, потерявшие внутреннее равновесие, ненавидят людей. Их поведение вызывает лишь негодование и оказывается, таким образом, за пределами категории социально приемлемого.
С легкой руки римского оратора мизантропия переходит из философской плоскости в психопатологическую — так возникает третья линия интерпретации этого феномена.
Мизантропия — дьявольское наваждение
Христианское Средневековье идет еще дальше по намеченному Цицероном пути, считая мизантропию дьявольским наваждением. Любовь — единственное чувство, допустимое по отношению к человеку, творению Божьему. А ненависть к людям — от лукавого.
Мир создан милосердным Богом, а значит, и чада Его добры по своей природе — эта установка лежит в основе оптимистического мировосприятия в целом. А все, кто думает иначе, пытаются оспорить фундаментальную религиозную предпосылку. И должны гореть на костре.
Интересно, что провозглашение любви к людям в качестве незыблемого идеологического постулата привело к селекции невиданного до тех пор размаха: верившие в прекрасную природу человека апологеты христианского учения с чувством выполненного долга жгли ведьм и еретиков.
Циник Макиавелли: как уничтожать простых людишек
Интерес к проблеме человеконенавистничества, волновавшей еще античных мыслителей, возродился в эпоху Ренессанса — неслучайно участники Тридентского собора в 1546 году утверждали, что крупнейший труд итальянского мыслителя, философа и политического деятеля Никколо Макиавелли «Государь» написан рукой сатаны.
Общепризнанный мизантроп, автор одиозного сочинения, действительно, был далеко не высокого мнения о человеческой природе:
«О людях в целом можно сказать, что они неблагодарны и непостоянны, склонны к лицемерию и обману, что их отпугивает опасность и влечет нажива».
Поэтому нет причин уважать человека — напротив, людскую глупость и злобу следует подавлять, а подчиненные достойны того, чтобы ими манипулировали власть имущие. Так, в 17-й главе «Государя» «О жестокости и милосердии и о том, что лучше: внушать любовь или страх» Макиавелли хотя и призывает правителей казнить подданных только в случае «неизбежной необходимости», однако уточняет, что «еще важнее… не посягать на имущественные права подданных, потому что люди обыкновенно скорее прощают и забывают даже смерть своих родителей, нежели потерю состояния».
Цинизм итальянского политического деятеля был столь вопиющим по меркам той эпохи, когда добро абсолютизировалось, что не только некоторые современники, но и потомки предпринимали попытки интерпретировать трактат «Государь» как сатиру.
Так или иначе, в своих трудах Никколо Макиавелли с беспрецедентной откровенностью поднял проблему соотношения моральных норм и политической сообразности. Ярко выраженная человеконенавистническая установка как подоплека циничной позиции итальянского философа сказалась на репутации тех, кто недолюбливает род людской.
Идеи этого выдающегося мизантропа не теряют своей актуальности. Политтехнологи всего мира черпают из его главного труда «Государь» практические советы, а первое в России PR-агентство, с конца 1980-х занимающееся консультированием по политическим вопросам, даже не скрывает своей приверженности взглядам итальянского мыслителя. И называется гениально и просто: «Никколо М».
Любовь к человечеству: Кант и Гегель
Уже в эпоху Просвещения хорошее отношение к себе подобным простиралось так далеко, что любые проявления мизантропии или индивидуализма купировались.
«Практическая любовь — обязанность всех людей по отношению друг к другу», — морализировал в «Лекциях по этике» Иммануил Кант, считавший ненависть к человеку ужасной и достойной презрения.
Ведь каждый живущий на земле индивид должен позитивно идентифицировать себя с социумом (в широком понимании этого слова), а не отграничиваться от него.
По мнению Михаэля Пауэна, наиболее полно и последовательно такая позиция выражена в трудах одного из основателей классической немецкой философии Георга Вильгельма Фридриха Гегеля. В основе мировоззрения мыслителя лежит оптимистический взгляд на мир, в целом присущий эпохе Просвещения. История человечества рассматривается как своего рода теодицея, оправдание Бога, и доказательство того, что мир прекрасен.
Ненависть к человечеству vs. любовь к человеку
В рамках оптимистической парадигмы мышления убийства, насилие и страдания, которые люди причиняют друг другу, воспринимаются как незначительный сопутствующий ущерб, и с ним человечество вынуждено мириться.
Пренебрежение индивидуальным, когда страдание и благополучие отдельно взятой личности, ее негативный опыт выносятся за скобки, в пользу общего приводит к тому, что некоторые мыслители и поэты выбывают из рядов человеколюбцев. Так, Фридрих Шиллер, в своей «Оде к радости» заявлявший: «Все мы братья меж собой», — в письме к другу писал: «Я с воодушевлением принял мир в распростертые объятия, в конце же я ощутил лишь холодную глыбу льда на своей груди».
Стремление к другому и открытость миру (которая оборачивается горьким разочарованием) — два разных импульса: любовь к отдельному индивидууму и ненависть ко всему человечеству не противоречат друг другу.
Джонатан Свифт: люди развратны, жадны, глупы и воняют
«Я люблю Джона, Джил и Джека, но я глубоко ненавижу человечество», — писал еще один общепризнанный мизантроп XVII века Джонатан Свифт.
Ирландский сатирик отправил протагониста своего романа «Путешествия Гулливера» не только в страну лилипутов и великанов, но и к благородным лошадям гуингнгмам, которые содержали отвратительных людишек еху в качестве домашних животных.
В сказочной стране Гулливер постигает истинную человеческую природу: люди развратны, жадны, глупы и воняют.
В «Сатирическом памфлете» озабоченный общественным благом прожектер, от чьего лица ведется повествование, и вовсе призывает к каннибализму. Он предлагает ирландским беднякам продавать детей на съедение представителям высших слоев английского общества:
«Из одного ребенка можно приготовить два блюда на обед, если приглашены гости; если же семья обедает одна, то передняя или задняя часть младенца будет вполне приемлемым блюдом, а если еще приправить его немного перцем или солью, то можно с успехом употреблять его в пищу даже на четвертый день, особенно зимою».
Из-за подобных текстов, которые современники подчас воспринимали слишком прямолинейно, Свифт и завоевал репутацию человеконенавистника.
Исторический контекст проливает свет на причины мизантропии сатирика: он был в ужасе от того, какие страдания люди причиняют друг другу. Так, после выхода парламентского акта 1652 года «Об устроении Ирландии» все жители этого края, участвовавшие в антианглийских восстаниях, были полностью лишены земли, в результате чего от голода умерли десятки тысяч людей.
Свифт, предлагая соотечественникам в свойственной ему гротескной мере просто скармливать детей англичанам, обнажает цинизм и жестокость новоиспеченных лендлордов.
Историко-литературный парадокс: человеконенавистником прослыл тот, кто привлек внимание общественности к реальным проявлениям мизантропии.
Филипп Майнлендер: человек хорош, только если его нет
В одном ряду с Джонатаном Свифтом и прочими врагами рода человеческого оказался и немецкий мыслитель XIX века Филипп Майнлендер, один из представителей пессимистического направления. В своей «Философии освобождения», датированной примерно 1870 годом, он пишет: «Я бы хотел разрушить все мимолетные побуждения, способные отвлечь человека от поиска тихой ночи смерти».
«Освобождение», вынесенное в заглавие трактата Майнлендера, может заключаться лишь в том, что мир, а вместе с ним и людские мучения прекратят свое существование.
Философ-пессимист мечтает об этом, ведь жизнь — страдание, Бог — мертв, а лучший исход — апокалипсис:
«Всё, что существует в мире, порождено злом: весь мир, состояние человечества, законы и естественный порядок вещей — всё это лишь зло».
Хорошо только то, чего нет. Сказанное относится и к «венцу творения». Майнлендер дистанцируется от человечества не в фантастических путешествиях, как Гулливер Свифта, а в собственном сознании, исходя из того, что его самого, мира и людей не существует.
Ненависть к человечеству — реальность XX века
Перформативы типа «я люблю тебя» или «я ненавижу тебя» играют важную роль в коммуникации отдельных людей, но как они связаны с чувствами ко всему виду Homo sapiens?
Если верить Майнлендеру (и буддистам), человечества вообще не существует. И даже если им не верить, всё равно именуемого этим собирательным существительным субъекта, с которым мы вступаем в коммуникацию, нет — есть лишь обобщение, абстракция, и ей абсолютно «безразлично», быть любимой или ненавидимой. А значит, тот, кто относится к такому коллективному квазисубъекту скептически или враждебно, не причиняет ему никакой боли.
При этом, если задуматься, ужасы XX столетия (например, колониализм, национал-социализм, сталинизм) учинили вовсе не ярко выраженные мизантропы.
Напротив, тираны, совершавшие чудовищные преступления против целых народов, преследовали вполне конкретные цели и были уверены в том, что искренне любят человечество, желают ему лучшего будущего и отдают свою жизнь ради него.
«Почему же они в таком случае резали людям глотки?» — писал в середине XIX столетия мыслитель-провокатор, основатель философии индивидуалистического анархизма Макс Штирнер.
Любовь к человечеству иногда оказывается смертельной для отдельных его представителей. Мизантропия же, напротив, может скорректировать эту установку и стать своеобразной философской терапией, создающей дистанцию между мыслителем и объектом его изучения — человеком.
Возможна ли мизантропия в цифровую эпоху?
Мизантропия существует в парадигме мышления, в которой всё еще важен вопрос об истинной природе человека: каков же он на самом деле, плох или хорош? В XXI веке, в мире больших данных, где на первый план выходят бихевиоризм и концепция постправды, такая постановка проблемы, кажется, просто невозможна.
Самоценное существование человека замещается самопрезентацией в интернете, он превращается в объект или (в лучшем случае!) в актант.
Медицинские страховые компании собирают данные о состоянии здоровья клиентов при помощи фитнес-браслетов без нашего на то согласия, чтобы разработать наиболее успешную маркетинговую стратегию. Дистопический сюжет из «Черного зеркала» 2015 года о новейших технологиях, исключающих из общества маргиналов-мизантропов, стал реальностью в Китае, где социальный рейтинг вот-вот будет сказываться на доступе индивида с «неприемлемым» поведением к жизненным благам.
Сначала история серийного убийцы Фрица Хонки ложится в основу романа Хайнца Штрунка. Затем произведение экранизирует Фатих Акин, и фильм попадает в основной конкурс 69-го Берлинского кинофестиваля. И наконец страшные события становятся реальной новостной повесткой — петербургского профессора вылавливают из Мойки с рюкзаком, в котором находят отпиленные руки его возлюбленной.
Оглядываясь вокруг, приходишь к неутешительному выводу: чтобы сегодня позволить себе роскошь не быть мизантропом, нужно обладать почти религиозной верой в человека.
