«В Оклахооому???» – офицер, изучавший мои документы на пропускном пункте в нью-йоркском аэропорту, аж приподнялся со стула. По его искреннему удивлению я поняла, что русскоговорящие иммигранты, отправляющиеся на место жительства вглубь страны, попадались ему нечасто. Не сказать, чтобы я очень испугалась – в Оклахоме мне бывать уже доводилось, правда, в качестве гостя. Но все же, как в том анекдоте, осадочек остался. Одно дело, приезжать в отпуск, другое – перебраться на ПМЖ…
С того дня прошло уже почти два года. Пару недель назад мы с мужем поселились в симпатичном городке Брокэн Эрроу (Broken Arrow), расположенном в 10 минутах езды от Талсы. До этого полтора года жили в Клермо (Claremore) и еще несколько месяцев в городе Chekotah (местные жители произносят это название как Щекота). Все они небольшие – и по площади, и по количеству жителей. Население Талсы (а это, вообще-то, второй по величине город штата) – 404 тысячи человек, в Клермо живет 18 тысяч, а в Щикоте и вовсе три тысячи двести. Зато большая часть ее жителей – Native Americans или индейцы племени Маскоги, которое еще часто называют Creek Nation, то самое племя Ручья, о котором мы читали в детстве в книжках об индейцах.
Надо сказать, Оклахома, вообще, штат индейский. Еще сто с небольшим лет назад он назывался Индейской территорией, на которой жило и по сей день живет несколько десятков трайбов. Самые крупные из них – маскоги (Muscogee или Creek), чокто (Choctaw), чикасо (Chickasaw), семинолы (Seminole) и чероки (Cherokee). Семья моего мужа как раз из последних. А еще Оклахома – штат, который входит в так называемый Библейский пояс (Bible Belt) и традиционно голосует за республиканцев.
Конечно, и муж мой, и его родственники с первого дня старались сделать все, чтобы я не испытывала каких-то особых трудностей на новом месте. Но удивление американского пограничника нет-нет да всплывало в памяти. Да еще и здешний английский – не то что для нас, изучавших в школе, как выяснилось, что-то похожее на британский вариант, но и для американцев, родившихся на севере страны – явление довольно необычное. Эти особенности, кстати, даже стали предметом шуток в одной из серий «Друзей», когда Моника умоляет Чендлера перестать говорить с ней, как будто он родом из Талсы, куда он съездил в командировку и вернулся в полном изумлении от местного наречия.
Мой первый опыт общения с местными жителями тоже был достаточно специфическим. В это время мы жили в коттеджном поселке, которым владеет племя маскоги, а потому подавляющее население арендаторов в поселке – семьи Creek Nation. Каждое утро я выходила на улицу с собакой и встречала соседку из дома напротив – статную немолодую женщину с распущенным длинными, когда-то черными, а теперь седеющими волосами, в свободной блузе и юбке. Она сидела на крыльце и задумчиво курила сигарету за сигаретой. Каждое утро я кричала ей свое “Hi!” и не получала ответа. «Господи, – думала я. – Неужели мой акцент настолько ужасен, что я даже это «Хай!» не могу сказать понятно…» Однако стоило только нашей веселой бульдожке Тилли выскользнуть из ошейника и сбежать от меня, женщина тут же поднималась со своей скамеечки и помогала мне поймать беглянку. Я принималась благодарить, женщина улыбалась уголками губ, еле кивала головой.
На следующее утро все повторялось: я здоровалась, она не отзывалась. Как-то я рассказала об этом брату мужа, который в то время работал маршалом в индейской полиции (да, у нас есть не только шериф и федеральная полиция, но и индейская. Если будет интересно, расскажу об этом позже). Он засмеялся и сказал, чтобы я не переживала: многие Native Americans, особенно старшего поколения, в принципе, избегают общения с чужаками. В этом, кстати, одна из причин существования специальной полиции, у которой те же права, что и у федеральной. Очень часто коренные американцы предпочитают обращаться за помощью именно в свою, то ли не особо доверяя общенациональной, то ли не желая выносить сор из избы.
Откуда будете
До переезда, слушая советы том, что жизнь в иммиграции лучше всего начинать в крупных городах, я думала, что речь идет о бо’льших возможностях и шансах на новый старт. Теперь же к этим знаниям у меня добавился еще один пункт: жители мегаполисов, в которых перемешано множество культур и языков, гораздо спокойнее относятся к акценту. В глубинке люди не то чтобы как-то особо остро реагируют на особенности твоей речи, но явно замечают их. И свое открытие скрыть не могут. Сейчас я уже не обращаю внимание на удивление на лицах новых собеседников, иногда даже со смехом спрашиваю: «Удивлены моему акценту?». К их чести, практически всегда слышу: Oh, no! I love your accent!
Причин удивления, как я выяснила, несколько. Во-первых, иностранцев здесь видят все же не так часто. Это нам не Нью-Йорк с Бостоном. Не прислушались еще.
Во-вторых, основной поток эмигрантов у нас, как и во всех южных штатах, – из Латинской Америки, а в последнее время еще добавилась Бирма, она же Мьянма. Ни на латиноамериканцев, ни на бирманцев, я, дочь поволжской немки и казанского татарина, не похожа. И потому, как объяснил мне местный журналист, в моем случае акцента от меня просто не ожидают. Во всяком случае, пока я молчу. )
А, в-третьих, рискую показаться смешной, но, по моим ощущениям, народ в глубинке (во всяком случае у нас) очень часто по своему отношению к жизни напоминает подростков, у которых родители уехали на все выходные на дачу – любознательные и часто непосредственные в своих реакциях. Оправившись от удивления, начинают активно расспрашивать, откуда ты. Причем, поколения постарше спрашивают Where are you from?, а молодежь обычно политкорректно интересуется, что у меня за акцент.
Реагируют ли на мое российское происхождение враждебно? Я бы так не сказала. Самое большое проявление недружелюбия в таких случаях обычно – вежливая улыбка на мой ответ и такое же вежливое сворачивание разговора. Но чаще начинают рассказывать о своем опыте общения с нами и нашей культурой. Бармен в любимом ресторанчике моей преподавательницы английского попросил нас познакомить после того, как узнал, что я готовила пельмени на русский ужин, а он их так любит еще со времен учебы в колледже в Нью-Йорке. Кассир в Walmart сообщил, что у них работает Борис, правда, в утреннюю смену, но он нас познакомит. А его коллега, узнав, что я из России, попросила разрешения меня обнять.
Бывают и шутки, конечно. Как-то мы с мужем сидели в очереди, чтобы получить мой ID. Рядом два пожилых OKI (так оклахомцы называют сами себя) обсуждали опять сломанный компьютер, выдающий номер очереди – пришлось старым способом отрывать талончик от специальной бобины. Стали шутить, что и до сюда, похоже, добрались русские хакеры. И тут мой муж, театрально скосив глаза в мою сторону, сообщил им, что русские и теперь здесь. Деды сначала замерли, потом расхохотались и стали засыпать меня вопросами – как мне тут живется, давно ли я в Оклахоме, нравится ли мне бискит энд грейви (тоже потом расскажу отдельно об этом местном «шпециалитете»). Вы, кстати, заметили, какие американцы мастера вести легко вести дружелюбные беседы ни о чем? 
Амигос амигосом, а табачок врозь
Отдельная история – общение с выходцами из стран Латинской Америки. За время учебы на курсах английского моими одногруппниками были, кажется, все представители этого континента – Венесуэла, Уругвай, Парагвай, Перу, Колумбия, Чили, несколько красавиц-бразильянок и, конечно, мексиканцы. (Пока не встречала аргентинцев). Практически все они едут в Оклахому не прямиком, а из Калифорнии. В Оклахоме жизнь дешевле в разы. Зарплаты, правда, тоже ниже. Возможно, конечно, в этом большой процент вежливости, но отношение к России у них граничит с восторгом. Каждый второй, независимо от пола, рассказывает мне о своей мечте поехать на ЧМ по футболу. Расспрашивают, любят ли русские мексиканскую кухню, подводят меня к географической карте и очень серьезно интересуются, далеко ли от Москвы до Сибири. В какой-то степени нас, думаю, объединяет «общая судьба иммигрантов». Хотя латиноамериканцы настолько плотно связаны друг с другом внутри своей общины, что чужаки извне им, конечно, особо не нужны.
Несколько раз к нашей группе присоединялись мексиканцы, которые к этому моменту в Штатах жили уже по 15, а некоторые и по 20 лет, но по-английски говорили едва-едва. И ничего, жили себе все эти годы, растили детей, покупали дома. На английский пошли уже по личным причинам. Одна дама сказала, что не во всех аптеках есть испаноговорящие фармацевты, а ей нужно общение. Другая собиралась подавать на гражданство, нужно было готовиться к интервью.
И в этом, как бы странно ни звучало, для иностранцев, не владеющих испанским языком, в наших краях заключается одна из проблем с трудоустройством. По моим наблюдениям, немало таких компаний, где из двух иммигрантов скорее возьмут на работу того, кто говорит по-испански. Даже если образование не говорящего будет лучше, а опыт больше. Особенно, если речь идет о позициях, которые предполагают общение с клиентами, пациентами или учениками.
Например, все преподаватели на наших курсах – американцы по происхождению, но при этом, все говорят еще и по-испански. Даже при том, что методика преподавания как будто бы построена на том, чтобы не использовать язык-посредник. То же самое и в клиниках, правда, недорогих. А в клинике при Catholic Charity, куда однажды я приехала с русскими друзьями, чтобы помочь с переводом, мы вообще еле нашли менеджера, говорящего по-английски. Им оказался руководитель службы приема посетителей.
Русский язык у нас в Талсе, увы, не популярен. Кафедру, на которой больше 10 лет проработала жена Евгения Евтушенко, обучая студентов университета Талсы, недавно закрыли. Хотя сам Евгений Александрович читал лекции на английском и без работы не остался.
Есть, правда, еще Славянская баптистская церковь и пятидесятническая, в которых службы, или как тут говорят, служения проходят на русском языке. Но это отдельная история.
Источник: usa.one
